Отцы и дети

Как всегда накануне Дня Победы в Великой Отечественной войне мы вдруг обнаруживаем, что ветеранов той страшной войны с каждым годом остается все меньше и меньше, и того, что хотелось сегодня спросить у тех, кто воевал, уже не спросишь.

Вторая встреча личного состава состоялась с Анатолием Максимовичем Ребецким – сыном участника Великой Отечественной войны Максима Герасимовича РЕБЕЦКОГО, который с 23 сентября 1939-го по 15 сентября 1941 года был стрелком 145-го артиллерийского полка, а с 15 сентября 1941-го по 23 июля 1942 года – ручным пулеметчиком третьего батальона 104-й стрелковой дивизии. Награжден орденом Славы 3-й степени, медалями «За оборону Москвы», 20, 25, 30 лет Победы в Великой Отечественной войне, 40, 50, 60, 70 лет вооруженным силам СССР. С июля 1946-го по 1975 год служил в Тавдинской милиции.

Вот что рассказал Анатолий Максимович Ребецкий о своем отце:

- Отца призвали в армию в 1939 году, когда ему было 20 лет. Он говорил, что впервые именно в армии надел сапоги и настоящие шерстяные брюки. Все были в лаптях. Наша армия тогда называлась РККА – рабоче-крестьянская Красная армия. Когда я спросил отца о службе, он ответил, что служба давалась ему легко, так как все были крестьянские парни, умели запрячь лошадь, посеять овес и много чего еще. Служил он на Дальнем Востоке, был такой город Ворошилов, я его сейчас на карте Приморского края не нашел. Во время службы было такое занятие – фехтование на винтовках, на штыках. Сейчас такого нет. Это было такое прикладное искусство, которое во время войны очень пригодилось.

Перед войной отец должен был демобилизоваться, но войной уже пахло, и все понимали, что дембеля им не видать. Так оно и случилось. Отец говорил, что когда началась война, начиная от Москвы и до Дальнего Востока, с ноября 1941-го стояли 30-градусные морозы. Многие служили, обняв винтовку, на голове была фланелевая буденовка.

Вы все знаете из истории, что по донесениям советского разведчика Рихарда Зорге Япония не собиралась в то время нападать на Советский Союз, поэтому Дальневосточные, Сибирские соединения были переброшены на Москву, так как все понимали, что страна наша находится на волоске от гибели. Приехала делегация военных с фронта, одетых в теплые полушубки. В командном порядке было предложено пойти добровольцами на фронт. Это происходило так: команда «Добровольцы, три шага вперед»! Получилось, что были 150 человек, вышли вперед 147, трое остались. После чего эти трое, оглядываясь вокруг, тоже встали в общий строй. Что самое интересное: тут же им выдали белые теплые полушубки, ватные теплые штаны, валенки, шапки, двупалые рукавицы. Выдали ручные пулеметы, винтовки. А потом – прямым ходом на фронт. Шли ночами, тащили с собой всю амуницию. Постепенно пришли к месту назначения, которое им было отведено. Посмотрели, что творилось кругом. Москву защищало ополчение. Что это такое? Это те, кто остался в тылу, кто вообще никогда не держал в руках оружие. Все военный были на фронте. Отец рассказывал, что помогли тогда нам сильные морозы. Немецкая техника не работала: шмайсеры не стреляли, танки и машины не двигались, немецкие солдаты были в летнем обмундировании, так как не готовились к ведению войны в зимнее время, а рассчитывали на блиц-криг. Наши были обозлены и погнали немцев от Москвы. Когда стали освобождать города под Москвой, увидели так называемый «новый немецкий порядок»: повешенных мирных людей – стариков, женщин и даже детей. В то время вышла директива – пленных не брать. Поэтому раненых, не раненых, всех попавших в плен фашистов уничтожали.
Я спрашивал отца, он тоже убивал? Отвечал, что строчил из пулемета, сколько мог. А вообще, были специальные ребята из Белоруссии, которые расправлялись с этими немцами. Все, кто остался жив в боях за Москву, были награждены медалью «За оборону Москвы», в том числе и мой отец.

Когда отогнали немцев от Москвы довольно далеко, ждали, что Гитлер предпримет попытку нового наступления. Однако тут наши просчитались: Гитлер повернул на Сталинград, чтоб захватить нефть, продовольствие, так как немцы рассчитывали использовать захваченные наши ресурсы для своих нужд, но это у них не вышло.

Отец со своей частью был переброшен под Воронеж, где наши ждали нового наступления гитлеровцев на Москву, а когда выяснилось, что фашисты резко изменили направление удара, все силы были брошены под Сталинград. Отец был пулеметчиком, они находились в окопах за 300 метров от наших траншей. В их функции входило через 15-20 минут ночью по команде поливать очередью из пулемета налево-направо, высунувшись из окопа. Это было самым опасным, так как немецкие разведчики ходили в наш тыл и могли уничтожить наших пулеметчиков. Отец рассказывал, что за все время, с весны и до сентября 1942 года, он ни разу не видел наших самолетов, поскольку все силы были брошены под Сталинград, в то время как немецкие истребители их прямо донимали. Однажды его отправили за водой и, когда он возвращался, набрав в котелки воды, его стал преследовать немецкий истребитель. Тогда он случайно остался жив.

Еще отец рассказывал, что в пулеметном расчете ему «вторым номером» дали земляка из Тюменской области (тогда Тюменской области не было, была большая Омская область). Немцы постоянно скидывали листовки с призывом сдаваться. Этот «второй номер» стал предлагать ему сдаться немцам, говорил, что война почти окончена, надо только проползти до немцев триста метров. Тогда отец пошел к командиру и попросил поменять «второй номер». Его спросили, почему? Он понимал, что если скажет правду, то этого его земляка расстреляют. И он сказал: «Спит ночью». Командир все понял, и больше он этого «второго номера» не видел.

Однажды немецкий мессер, возвращаясь и не израсходовав, видимо, боеприпасы, начал их «долбить». Они упали на дно окопа и благодаря этому остались живы. Отец увидел, как самолет сделал полуразворот, а летчик погрозил ему кулаком. Отец сразу сообразил, что на следующий день немец обязательно прилетит и будет их добивать. Послал «второй номер» за бронебойными дисками. На следующий день примерно в это же время немец прилетел, стал заходить сверху. Напарник не выдержал, выскочил и побежал к нашим траншеям. Его тут же скосило. Тогда отец взял и, как его учили, дал очередь по самолету. И началось: немец по нему долбит, а он – по немцу. Потом услышал по звуку, как пули прошили обшивку самолета, и увидел, что самолет задымил, задымил, а потом упал где-то на нейтральной полосе и взорвался. Все наши бойцы это видели. Во время этих атак немца отец был тяжело ранен в руку. Его вытащили из окопа еле живого, удивлялись, что остался жив, отправили в медсанбат. Когда он там находился, домой принесли похоронку, что Максим Герасимович Ребецкий погиб.

В обязанности командира роты входила выписка похоронок. Раз считалось, что он погиб, полномочиями командира батальона его представили к ордену Славы III степени посмертно, похоронка была подписана всесозным старостой Михаилом Калининым и отправлена домой, о чем отец, конечно, не знал.

Из медсанбата отца эвакопоездом отправили в Подмосковье, а оттуда дней десять он ехал до Свердловска. Рука за это время зачервивела, потому что столько времени никто с раной ничего не делал. Из Свердловска его отправили в Ирбит, где в то время работал известный на всю страну профессор Мальгин. Вернее, на самом деле он не был профессором, просто его так звали за высокий профессионализм. Несколько раз отцу предлагали ампутировать руку. Но то ли молодость сыграла свою роль, то ли искусство Мальгина, только руку отцу сохранили. А через три месяца, когда отец понял, что останется жив, сосед по палате написал в деревню, что он жив и лежит в госпитале в Ирбите.

После выписки из госпиталя отец вернулся домой, где в это время, кроме него было еще девять детей. Моя бабушка тянула их одна, так как отчим умер еще до начала войны. Из-за божницы достали похоронку на него. С тех пор отец стал для своих земляков неким символом: когда в соседних деревнях на кого-то приходила похоронка, всегда кивали на него: вот, мол, тоже была похоронка, а он вернулся живым.

В 1986 году отца навестили четыре его брата, вспоминали, кто из их округи после похоронок вернулся с фронта… Никого не оказалось.

В начале войны собиралась на фронт и моя мама Анастасия Архиповна Ребецкая, родившаяся 27 мая 1925 года. На начало войны ей было всего 16 лет, росточка она была маленького и после окончания трехмесячных курсов медсестер на фронт ее не взяли, велели подрасти. Из 35 девушек-медсестер ни одна не вернулась с фронта…

Через некоторое время отец с матерью поженились, переехали в Тавду. Сразу после постановки на военный учет отцу предложили работать в милиции. Тогда вообще работать было некому, а Тавда по тому военному времени была вся в «черных кошках», потому что кругом были лагеря, около двух-трех десятков, поэтому было много бандитов. Мама, поскольку у нее было педагогическое образование, стала тоже работать в милиции и была первым инспектором детской комнаты. Отец работал простым милиционером. Он говорил, что было очень трудное время, приходилось и в засадах сидеть, и патрулировать. Был такой знаменитый милиционер дядя Ваня Калтошкин. Он был награжден орденами Красного Знамени и Красной Звезды. Это был свой местный Жеглов.

В 1979 году отца вызвали в военкомат и сообщили, что в 1942-м году он посмертно был награжден орденом Славы 3-й степени и вручили этот орден. Почти через 25 лет…
Несмотря на то, что служба отца пришлась на такое тяжелое напряженное время, я никогда в жизни не слышал от него ни одного бранного слова. НИКОГДА.

Две его медали – «За оборону Москвы» и сталинская «За Победу над Германией» с надписью «Наше дело правое, мы победим» – затерялись. Отец вообще не любил не только рассказывать о войне, но и носить свои награды.

Во время своих выступлений перед сотрудниками полиции дети своих отцов говорили о них, часто преодолевая комок в горле от подступивших слез из-за переживаний об их трудной жизни, выпавших на их долю тяжелых испытаний.

Несмотря на истекшее время после встреч с личным составом полиции, я еще раз прошу прощения у Валерия Павловича и Анатолия Максимовича за то, что заставила их вновь пережить события, связанные с нелегкой судьбой их отцов.